Название: Нарушая правила
Автор: Корейский Песец/Шу-кун/Ie-rey
Пейринг/Персонаж: Кай (Ким Чонин)/Лухан (Лу Хань), мимосусликом У Ифань в роли Криса Ву
Рейтинг: NC-17
Жанр: колледжАУ, романс
Размер: миди (овер 20к)
Коллаж/арт: Румба Каталана//Areum & Evan
Предупреждения: !штампы!, троп «ученик и учитель», ахтунг! — романтика оф песетс! ну и кинки, просто кинки *подумал и дописал* общечеловеческие
Размещение: запрещено
Авторские примечания: Иногда предрассудки больше того, что они могли бы собой представлять, но мало кто желает это видеть и с этим бороться. Иногда «это всего лишь любовь, с которой сбиты оковы» ©Глория Эстефан
Ссылка на оригинал КФ: ficbook.net/readfic/2689063
Нарушая правила
Нарушая правила
◄●►
Они были очень осторожны и никогда не позволяли себе ничего лишнего за пределами домика на сваях или гаража на улице Гогена. И во время ежемесячных итоговых зачётов Хань проявлял такую же строгость к Чонину, как к любому другому студенту. Он никогда не расспрашивал коллег-преподавателей об успехах или неудачах Чонина, но всегда слушал жадно и внимательно, когда слышал упоминание хотя бы имени.
Хань писал музыку и любил, когда Чонин танцевал под неё. Тогда он вновь писал музыку, точнее, она приходила к нему сама, стоило лишь им с Чонином оказаться близко друг к другу, сплести украдкой пальцы при свидетелях или стать одним целым — без свидетелей. В их близости Хань открыл для себя неисчерпаемый источник вдохновения. Губы и руки Чонина, то, как он прикасался к Ханю, — всё это превращалось для Ханя в музыку. Он не мог ничего объяснить, не мог рассчитать и предвидеть, не мог избавиться от этого — да и не хотел. Он просто знал, что как только Чонин прикоснётся к нему, это обязательно будет мелодией. Всегда разной мелодией.
Ханя беспокоил отказ Чонина переехать в домик на сваях. Он пытался уговорить Чонина — раз пять. Бесполезно. Не сразу, но он всё же сообразил, почему Чонин так отчаянно упирался: не хотел зависеть от Ханя, не хотел принимать больше, чем мог отдать сам, не хотел быть... «младшим» и «учеником», не хотел быть объектом опеки и желал быть равным ему. И именно поэтому, скорее всего, Чонин и считал, что они встретились «слишком рано».
Чонин приходил к Ханю только раз в неделю и оставался на две ночи: с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. И воскресным вечером он возвращался в гараж на улице Гогена. Обычно — один, иногда — в компании Ханя, но Ханю не удавалось там прижиться, хотя он пытался. Всё-таки условия там были воистину спартанские.
Хань мог вынести всё, но только не клятую бочку с водой вместо нормального душа. Мало удовольствия в том, чтобы торчать под ледяной водой. И ещё меньше, когда на тебя при этом пялятся соседи Чонина, потому что под бочкой, закреплённой на стене гаража, никто не озаботился поставить хоть какое-нибудь ограждение. И потому что он не Чонин, которому плевать на чужие взгляды.
— Неужели они тебя не смущают?
— А должны? Пусть пялятся, если им так хочется.
— Ты хоть представляешь, о чём они себе там думают?
— А кто они такие, чтобы меня волновало, о чём они там себе думают?
Логично. Но у Ханя следовать этой здоровой и удобной логике не получалось. Если его смущал влюблённый взгляд Чонина, что уж говорить о чужих взглядах? Поэтому гараж на улице Гогена в качестве постоянного дома Ханю не подходил.
Чонин пришёл в пятничный вечер с большим бумажным пакетом в руках. Пакет он сунул Ханю, сбросил ботинки и устремился в комнату — к излюбленному креслу-качалке, куда и забрался с ногами.
— Так и будешь там сидеть? — возмутился обременённый пакетом с рыбой и фруктами Хань.
— Да, а что? — Чонин уставился на него с неподдельным недоумением.
— Ужин сам по себе не приготовится.
— Ещё бы. Не волнуйся, я подожду.
Хань демонстративно закатил глаза, вышел из комнаты, оставил пакет на кухонном столе и вернулся к Чонину. Сначала полюбовался, как тот умудрился свернуться в кресле клубком по-кошачьи, потом ловко ухватил нахала за ухо, заставил выбраться из кресла и поволок за собой.
— Эй, пусти! Больно же!
Хань был неумолим: ухо не выпустил и подтащил-таки Чонина к столу.
— Будешь помогать.
— Уже представляю себе последствия грядущей катастрофы.
Хань невольно поморщился, потому что ехидное замечание Чонина могло оказаться пророческим. Наверное, на свете не существовало другого настолько бесполезного на кухне человека, как Чонин.
— Давай сюда миску для рыбы.
Хань печально вздохнул, когда Чонин чем-то загремел в шкафу. Однако через несколько секунд Хань получил требуемую миску. Чонин замер у него за спиной, и он прикрыл глаза, потому что тёплое дыхание согрело шею. Сначала — дыхание, потом — губы, ещё чуть позже Чонин обхватил его руками за пояс и мягко привлёк к себе.
Хань молчал, хотя терпеть не мог эти выходки — по крайней мере, он так говорил всегда. Если бы Чонин жил вместе с ним, он непременно отогнал бы нахала, ещё и огрел бы полотенцем. И он поступил бы так же в субботу. В пятницу он не мог сделать ничего подобного, потому что не видел Чонина с воскресенья и соскучился. После разлуки Чонину многое прощалось. И многое прощалось в воскресенье, потому что в воскресенье они расставались до следующей пятницы. Умный и сообразительный Чонин мгновенно просчитал эту систему и по пятницам и воскресеньям нагло пользовался привилегиями на всю катушку.
Как сейчас.
Хань прикрыл глаза и чуть повернул голову, чтобы Чонину удобнее было согревать его шею поцелуями. Хотя Чонин зашёл ещё дальше и провёл языком по коже, добрался до мочки левого уха и легонько сжал губами вместе с серебряной серёжкой, которую Хань носил вне стен колледжа.
Хань с трудом удержался от стона, когда Чонин мягко потянул за серёжку.
— Я купил баллончик со сливками, — прошептал Ханю на ухо Чонин.
— И клубнику?
— Нет. Клубникой будешь ты.
— А может, ты?
— Только если ты хочешь...
— Посмотрим.
Хань повернулся к Чонину лицом, отметил танцующие искорки в тёмных глазах и не удержался от улыбки.
— Горишь?
— Ты не представляешь... — пробормотал Чонин, не договорил и занял Ханя поцелуем. В жизни Ханя Чонин оказался единственным человеком, обожавшим целоваться. До Чонина Ханя никогда не целовали так часто и так... Вот так по-разному.
Если Хань мог одним и тем же междометием выразить уйму совершенно разных эмоций, то Чонин мог сделать то же самое с помощью одного поцелуя. Словно у него был припасён особенный поцелуй на каждый случай жизни.
— Подожди... ужин...
— И чёрт с ним, — выдохнул Чонин, вновь прижался губами к губам Ханя и увлёк к двери. Минут через десять — не раньше — они свалились на софу.
— Кажется, сливки остались... — спохватился Хань.
— Неважно, ты лучше сливок. Сливки потерпят до завтра.
Хань фыркнул и задрал футболку Чонина, стянул её вовсе, потом ухватился за широкие плечи, чтобы немного оттолкнуть Чонина и получить доступ к пуговице на брюках и молнии. Он раздевал Чонина очень быстро и ловко, а вот Чонин по-прежнему превращал процесс раздевания Ханя в некое шаманское действо, неторопливое и наполненное любованием.
— Господи, да я сто раз кончить успею, пока ты меня разденешь...
— Если тебе это доставит такое удовольствие, я буду только рад. — Чонину следовало вручить медаль за ехидство. А потом пристрелить. За изощрённые эротические издевательства над Ханем. Назвать иначе процесс собственного раздевания Хань не мог.
Чонин лениво расстегнул одну пуговицу на его рубашке, чуть раздвинул ткань, открыв немного светлой кожи на груди, полюбовался на результат и провёл по коже кончиком пальца. Мучительно медленно. С восторженным блеском в глазах. Ещё медленнее он скользил взглядом по груди Ханя, шее, потом остановился на лице и слабо улыбнулся.
— Ты сыграешь сегодня для меня что-нибудь?
— Если ты выпустишь меня из постели, — охрипшим от желания голосом ответил Хань.
Чонин сосредоточенно расстёгивал вторую пуговицу, опять водил пальцами по коже и смотрел на Ханя. Смотрел так, как умел только он. Как будто «трогал» глазами точно так же, как руками. Осязаемо.
— Выпущу. Немного позднее, — наконец сказал он, взявшись за третью пуговицу.
— В моей красоте нет моей заслуги, — пробормотал Хань, оказавшись в очередной раз под обжигающе горячим взглядом Чонина. — Не смотри так.
— Ошибаешься. — Ладонь Чонина проскользнула под рубашку и легла на грудь слева — там быстро-быстро билось сердце. И под шершавой крупной ладонью немедленно сладко заныл потревоженный прикосновением сосок. — Красота идёт отсюда. И... — Он убрал ладонь, кончиком пальца тронул висок Ханя. — И отсюда. Если красоты нет ни тут, ни там, её нет вообще. Нигде. И правильность линий — это не гарантия красоты. Только не говори, что ты этого не знал.
— Не скажу, — выдохнул Хань, когда вместо пальца к его виску прикоснулись губы. После Чонин вернулся к проклятой рубашке с непозволительно огромным количеством пуговиц. И Ханю пришлось пережить ещё три битвы с пластиковыми кругляшами, только тогда рубашка на нём оказалась распахнута. Счастье, что на брюках пуговица была только одна, а с молнией при всём желании трудно долго промучиться.
Брюки Ханя вместе с трусами улетели в сторону двери через пять минут, и он зажмурился, ощутив на себе тяжесть тела Чонина. Быстрые пальцы пробежались по его бокам, груди и поддели ткань на плечах. Чонин медленно вёл ладонями по его плечам, спускал рубашку к локтям, скользил пальцами по предплечьям, пока не добрался до запястий и не обхватил их, крепко прижал к простыням и прижался сам к Ханю всем телом. Губами тронул щеку, потёрся кончиком носа и согрел лёгким поцелуем уголок рта.
Хань машинально поёрзал, потому что возбуждение отзывалось обременительной тяжестью в самом низу живота, захлёстывало горячими волнами, внезапно прокатывающимися по телу, — они заставляли Ханя вздрагивать и замирать в предвкушении. И он отчётливо ощущал реакцию Чонина как на собственное обнажённое тело, так и на заметную дрожь. Чонин вообще любил, когда Хань остро воспринимал все его действия. Чувственность Ханя заводила Чонина на счёт «раз» и заставляла забывать обо всём на свете.
Хань недовольно закусил губу, когда Чонин вдруг отстранился. Он медленно сел и потянул к себе ногу Ханя.
— Только не это...
Поздно. Горячие губы согрели выступающую косточку с внутренней стороны правой ноги. Чонин мягко целовал кожу на лодыжке, заставляя Ханя жмуриться от удовольствия и забавно шевелить пальцами на ступне.
— Но тебе нравится, — прищурившись, прошептал Чонин и повёл пальцами по голени — от лодыжки к колену. Он терпеливо повторял очертания выпуклых мышц на ноге, гладил нежную кожу на сгибе, а потом согревал ладонью внутреннюю сторону бедра.
— Это... слишком долго, — выдохнул Хань, не сводя глаз с Чонина и отслеживая каждое его движение. Про «слишком долго» Хань сказал чистую правду, потому что уже весь горел, и ничто не могло это скрыть.
— Пускай, — пробормотал Чонин, коснувшись губами его колена. — Зато как ни с кем.
Это тоже была чистая правда. Как ни с кем. Хань не представлял, что творилось у Чонина в голове, но это могла быть и ревность, и просто неуверенность в будущем. Хотя сейчас это ничего не значило — Хань не рискнул бы расспрашивать Чонина и что-то рассказывать сам.
Губы Чонина медленно скользили от колена к лодыжке, согревая кожу рваными выдохами или быстрыми поцелуями. Хань задыхался от удовольствия и активно шарил рукой под подушкой, наконец нащупал то, что искал, и протянул Чонину с требовательным видом. Тот спрятал улыбку, замаскировав её закушенной губой, но белый тюбик взял.
Хань удовлетворённо вздохнул, ощутив прикосновение прохладного от смазки пальца, и перевёл взгляд на Чонина, вздрогнул, встретив взгляд ответный. Чонин пристально смотрел на него, продолжая ласкать лёгкими касаниями кожу между ягодиц. Он как будто впитывал в себя все реакции Ханя, последствия каждого своего действия. Это смущало ещё больше, чем обычно.
Хань невольно чуть опустил веки, едва в нём оказался палец. Под внимательным взглядом он облизнул губы, смял руками простыни и, сделав судорожный вдох, затаил дыхание. Чонин добавил второй палец и наклонился, тронув головку члена Ханя губами — едва ощутимо, как будто случайно задел. Но он никогда ничего не делал случайно — с Ханем. Горячее дыхание опалило чувствительную кожу в паховой складке, влажное прикосновение языка заставило Ханя вздрогнуть и острее ощутить внутри мягкие поглаживания. Чонин без спешки вёл языком по коже, рисуя широкую влажную линию.
Хань тихо застонал, всё-таки прикрыл глаза и чуть выгнулся. С трудом вновь открыл глаза, попытался приподняться на локтях, но рухнул обратно, потому что Чонин свободной рукой провёл по его члену, прикоснулся им к собственной щеке и легонько потёрся. Даже если бы Хань попросил его прекратить эти пытки... Хань всхлипнул от прикосновения губ — одновременно мягкость и уверенность. И кончиком языка от основания к головке, повторяя рисунок из вен.
— Чон... ин... — задыхаясь, поторопил Хань.
Чонин сунул под него подушку и подтянул ближе к себе, огладил ладонями бёдра. Хань медленно развёл ноги пошире, наблюдая за Чонином из-под полуопущенных век. Он видел, как у Чонина заметно потемнели глаза, как меж полных губ стремительно промелькнул кончик языка, и ладони сами легли на колени Ханя, чтобы пройтись по внутренней стороне бёдер до самого паха и обратно. Руки у Чонина были крупными и шершавыми, грубоватыми, но всегда чистыми, с коротко и ровно обрезанными ногтями. А ещё они были горячими, всегда — горячими.
Эти горячие руки накрыли ягодицы Ханя, сжали до сладкого упоения и неторопливо раздвинули. Хань зажмурился и вновь затаил дыхание, едва ощутил лёгкое трение у растянутого входа. Чонин входил в него с бережной осторожностью, словно это происходило в первый раз. Заполнял его собой со сводящей с ума медлительностью.
Хань распахнул глаза, когда его губы согрело неровное дыхание. Тронул ладонями смуглое лицо, провёл пальцами по скулам, щекам, повторил контур губ и поцеловал. Руки сместились на шею, на плечи, скользнули по груди, а после Хань крепко ухватился за бока Чонина — прижимал к себе и чуть впивался пальцами в мышцы.
Чонин двигался в нём плавно, так же плавно менял темп, но пока никуда не спешил. Его движения отзывались в теле Ханя теплом и негой, мягким и спокойным удовольствием, когда плоть ещё согревается, прежде чем вспыхнуть и сгореть дотла. Хань любил именно эту часть любовной игры, потому что на самом деле немногие способны растянуть удовольствие надолго и продемонстрировать нужную выносливость, хотя чем больше времени отводилось именно на эту часть, тем более сильным, острым и продолжительным в итоге оказывался оргазм.
Чонин продолжал двигаться в нём и успевал изучать его лицо губами: целовал веки, щёки, подбородок, проводил кончиком языка под нижней губой, согревая маленький шрам. Хань запрокидывал голову, подставляя под поцелуи шею, и улыбался, получая желаемое. Сам он тянулся время от времени к подбородку Чонина, чтобы слизнуть капельки пота с кожи, или же слегка прикусывал соблазнительно полную нижнюю губу.
— Чонин... — хрипло позвал он, обхватив гибкое тело ногами плотнее. Его поняли верно: левой рукой Чонин крепко ухватился за его бедро, впиваясь пальцами в мышцы до лёгкой боли, губами прижался к губам Ханя, целуя требовательно, с жаром и несдержанностью. Всё, чего Хань сейчас хотел, — это чтобы Чонин выпустил на волю весь свой пыл, юношескую страстность, свойственную ему необузданность. Прямо сейчас — можно и нужно.
Всего минуту назад в комнате шелестели простыни под шум неровного дыхания и раздавались редкие тихие стоны, теперь же звуков стало намного больше. На каждый мощный глубокий толчок Хань отзывался отчётливым гортанным стоном, хватался за плечи или бёдра Чонина, пытаясь привлечь его к себе, прижать ещё плотнее. И Чонин толкался в него всё быстрее и чаще, превращая поначалу долгие стоны в короткие и отрывистые, переходящие во всхлипы или судорожные громкие вдохи.
Хань умудрялся полосовать спину и плечи Чонина даже короткими ногтями, пытался поцеловать Чонина, но получалось плохо, потому что его тело сотрясалось от толчков, а желанные губы были то преступно близко, то непозволительно далеко. Хань давился стонами и рвался всем телом ближе к Чонину, ещё ближе, даже если это невозможно. Обхватив руками за шею, притянул Чонина к себе и наконец-то вдохнул стон в полные губы, передал в поцелуе, вложив в него всю тоску, накопившуюся за время их разлуки.
Чонин недавно был прав: Ханю нравилось, как на него смотрели, — нравилось восхищение в глазах Чонина, Ханю нравилось, как Чонин ласкал его ноги, как прикасался, как медленно раздевал, как целовал, как входил в его тело, как двигался внутри него, как тонко чувствовал, когда нужно менять ритм, как сходил с ума... Ханю нравилось, как Чонин однажды хрипло спросил: «Можно мне...» С того самого дня Хань принимал в себя доказательство испытанного им удовольствия. И это тоже нравилось Ханю.
Он кончил, так ни разу не прикоснувшись рукой к собственному члену. Сжимал в объятиях дрожащего после оргазма Чонина, терялся где-то между сном и явью — по ту сторону радуги, вспоминал, как должно в норме биться сердце, и что именно нужно сказать, чтобы объяснить Чонину, как он себя чувствует. Хотя последнее пока не имело смысла — от оргазма они оба отходили слишком долго. Так было каждый раз. Иногда они засыпали раньше, чем в достаточной степени приходили в себя.
Чонин вытянулся рядом и принялся уголком простыни вытирать живот Ханя. Возмущённая отповедь так и не прозвучала, потому что разбилась о светлую мальчишескую улыбку. Хань дотянулся до губ Чонина пальцами, обвёл улыбку и улыбнулся сам, а потом смотрел, как Чонин целует его пальцы и запястья, и думал, что это слишком хорошо, чересчур хорошо, чтобы быть правдой и случаться каждый день — до конца жизни.
◄●►
Хань дорого бы заплатил, чтобы узнать, откуда вообще слухи берутся. Они с Чонином по-прежнему оставались предельно осторожными, никто их не видел, но слухи по колледжу, тем не менее, поползли.
Хань не получал писем с угрозами или оскорблениями, никто и нигде не писал на стенах дерзких замечаний — ничего подобного, но люди вокруг него и Чонина шептались, шушукались, внимательно смотрели на них, показывали на них. И стоило лишь разок задержаться в туалете под прикрытием тонких стен кабинки, чтобы убедиться — говорили о них и в «том самом» ключе. Проще говоря, все вокруг были уверены, что Хань и Чонин спят вместе. «Спят вместе» никого не раздражало, зато почему-то раздражало, что «спят вместе учитель и ученик». То есть, если бы Хань не преподавал в группе Чонина историю, то они спокойно могли бы спать вместе и дальше, не смущая ничей разум, но — какой ужас! — Хань преподавал историю. У Чонина. И поэтому факт, что они спят вместе, возмущал всех до глубины души.
— Человеческая логика порой непостижима, — сообщил собственному отражению в зеркале Хань и прижал ко лбу бумажное полотенце. Он действительно не понимал, почему не может спать с Чонином и вести у него историю одновременно. На занятиях он одинаково относился ко всем студентам и не делал Чонину никаких поблажек.
Мадам Шарли возжелала серьёзно поговорить с Ханем спустя две недели после распространения слухов. Хань плёлся к её кабинету нога за ногу, поскольку не ждал от беседы ничего хорошего.
Мадам Шарли жестом предложила ему присесть на стул у массивного стола, сама же опустила локти на столешницу и подпёрла подбородок кулаком.
— Полагаю, вы знаете, почему я вас пригласила. Кофе?
— Да, пожалуйста, — буркнул Хань. Если уж пришло время выслушивать неприятные нравоучения, то лучше их оттенить кофейным ароматом — пережить будет проще.
Мадам Шарли в молчании сходила к автомату в углу кабинета и принесла к столу две чашки кофе. Хань взял одну и опустился на стул только тогда, когда мадам Шарли устроилась вновь за столом.
— Если вы ждёте вопросов о вашей ориентации, то напрасно. Их не будет. Это ваше личное дело, кто вам нравится или не нравится.
— Надеюсь, студентам вы такие вопросы тоже не задаёте...
— Не задаю, верно.
— Тогда я не понимаю, к чему вообще эта беседа? Если вас не интересуют мои личные дела, то и предмета для беседы нет. Я не смешиваю личные дела и работу.
— А вот тут вы ошибаетесь, месье Лу, — твёрдо возразила мадам Шарли. — Со стороны всё это выглядит совсем иначе. Могу даже рассказать вам, как именно, если вы не будете меня перебивать и поправлять. Я отдаю себе отчёт в том, что истина может не совпадать с видимостью, но верить будут — первым делом — не в истину, а в собственные убеждения.
— Не сомневаюсь, — фыркнул Хань, отставив опустевшую чашку.
— Прекрасно. В таком случае, вот вам картина. Вы — преподаватель, который ломает жизнь собственному студенту. Вместо того, чтобы обучать, вы воспользовались своим положением, умом и опытом, дабы склонить студента к выгодной для вас связи. Склонили на сторону порока, смею добавить.
Хань хотел рассмеяться в голос над всей этой нелепостью, но передумал, отметив одновременно серьёзный и печальный взгляд мадам Шарли.
— Я не буду притворяться, что верю в это, потому что я прекрасно знаю характер Ким Чонина. Этот мальчик неуправляем, своеволен и чрезвычайно упрям, поэтому при всём желании вы не смогли бы сделать ничего подобного. Однако это я знаю. Знают ещё некоторые преподаватели. И всё. Остальные же видят совершенно другое. Остальные видят талантливого студента, которому отказано в поступлении на танцевальное направление по состоянию здоровья, и преподавателя, который состоит с этим студентом в куда более близких отношениях, чем полагается. Надо ли говорить, что о вас думают?
Хань открыл рот и тут же закрыл. Он не обязан был никому объяснять нюансы их отношений с Чонином, не обязан был доказывать, что не сделал ничего недостойного и не причинил вреда здоровью Чонина. Он всегда сам настаивал на вечернем массаже для поясницы и спины, заботился и о других мелочах, которые могли помочь Чонину. И если бы он сейчас попытался обрисовать эту картину пусть даже только мадам Шарли, то в итоге всё закончилось бы очередной липовой историей об изнасиловании, однако на сей раз Чонин легко не отделался бы.
— Что вы предлагаете? — Хань вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Два варианта, месье Лу. Подозреваю, что ни один из двух не приведёт вас в восторг, но увы... Вариант первый — отчисление Ким Чонина без права восстановления. Он уходит, вы остаётесь.
— Не подходит, — покачал головой Хань. Чонин уже несколько раз менял школы в подобных случаях, и Хань отлично помнил угрозы его родственника, которому подобные перемены осточертели.
— Что ж... Второй вариант — ваше увольнение, месье Лу.
Это было неожиданным. Хань предполагал, что его связь с Чонином может возыметь такие последствия — даже на юге Франции, но в самом крайнем случае. Следовало признать, что никакого скандала не разразилось, а всё упиралось в детали и слухи — до крайнего случая далеко, но...
— Позвольте объяснить. — Мадам Шарли сложила ладони домиком и помрачнела. — Я вынуждена назвать этот вариант, поскольку слухи дошли до родственников Чонина. Вы понимаете, о чём я? Не знаю, насколько реальны их угрозы обратиться в суд, но шума от них много. Прямо сейчас и вы, и они близки к тому, чтобы испортить жизнь Чонину окончательно. И чем дольше вы оба — вместе — будете оставаться в этом заведении, тем сложнее будет исправить ситуацию. Ваше решение я хотела бы узнать в понедельник.
Хань вернулся в аудиторию, наслушавшись юридических тонкостей и прочих выкладок мадам Шарли, собрал портфель и побрёл домой. Впервые грядущий вечер пятницы вызывал у него не самые радостные чувства. И он так и не придумал, что скажет, когда придёт Чонин.
Хань стоял у кухонного стола, пытался резать лук аккуратными колечками и думал о том, что не рассказал Чонину почти ничего о себе. Ситуация не казалась ему такой уж драматической, наверное, потому что он подспудно ждал подобного финала — знакомый сценарий, он это уже проходил. Конечно, всё было иначе в прошлом, но в общих чертах суть та же. В прошлый раз он долго пытался пережить боль, в этот — чувствовал пустоту и бессилие.
Хань вздохнул, удобнее перехватил нож и поднёс руку к лицу, чтобы откинуть волосы со лба. Тут же зашипел и тихо выругался, потому что луковый запах остро шибанул прямо в глаза, выбивая слёзы.
— Чёрт...
И Чонин выбрал именно этот миг, чтобы нарисоваться у двери домика на сваях.
Хань запустил его внутрь, часто моргая при этом и даже не смахивая крупные слезинки с кожи. Сердито фыркнул в ответ на вопросительный взгляд и буркнул, отложив в сторону снятые очки:
— Луковый суп.
— А-а-а... — протянул Чонин. — Давай помогу.
Через пять минут дружно ревели оба над разделочной доской и парой несчастных луковиц. Хань ревел хотя бы не зря, потому что нарезал лук ровно, а вот у Чонина выходило вкривь и вкось, так что Хань с чистой совестью отправил его в ванную — приходить в себя и смывать усталость после тренировки.
Закончив с луком, Хань ополоснул руки и постоял пару минут у раковины, рассматривая бегущую из крана воду. В голове медленно складывалась схема из его будущих поступков. Когда же Хань представил себе окончательный вариант того, что собирался сделать, закрутил вентиль, вытер руки и двинулся в ванную. Неторопливо разделся, поглядывая на стоявшего под тёплой водой за тонкой пластиковой перегородкой Чонина, после чего забрался внутрь и обхватил Чонина за пояс.
— Как будто вечность тебя не видел... — пробормотал Чонин, тронув его лицо ладонями, и наклонился, чтобы поцеловать. Хань с энтузиазмом ответил на поцелуй, бросил руку на затылок Чонина, не позволяя останавливаться и отстраняться. Затем провёл руками по смуглой коже и надавил на плечи. Спустя минуту Чонин стоял на коленях и вопросительно смотрел на него. Хань медленно убрал влажную длинную чёлку с его лба, откинул волосы назад и тоже опустился на колени. Задумчиво коснулся ладонью груди, по которой струилась льющаяся на них сверху вода, провёл пальцами по твёрдому животу и прочертил невидимую линию на левом бедре — почти до колена.
— Хань...
— Ш-ш-ш...
Хань подался вперёд, чтобы найти губы Чонина собственными. Целовал откровенно, не сдерживаясь, жадно и неаккуратно, покусывал и посасывал язык Чонина, задыхался, но не позволял прервать поцелуй. Ладонью он всё смелее водил по смуглому бедру, чтобы через минуту уверенно обхватить пальцами твёрдую плоть, сжать мягко, но с нужной силой, ощутить сначала губами низкий стон и только после — услышать.
Хань приподнялся на коленях и придвинулся ближе к Чонину. Правой рукой держался за его шею и продолжал терзать полные губы поцелуями, а левой рукой торопливо и небрежно подготавливал себя. Чонин хотел помочь, но Хань оттолкнул его руку, прикоснулся к его члену и направил в себя. Опустился Чонину на колени он одним резким движением и не смог удержаться от стона, поморщился и обхватил Чонина за шею уже обеими руками, тесно прижавшись к нему. Мышцы внутри бессильно пульсировали вокруг члена, и эта пульсация отзывалась дрожью во всём теле. Хань задыхался, жадно ловил губами тёплый влажный воздух, всё сильнее прижимался к Чонину и не хотел ждать.
— Хань...
Он мотнул головой, плавно приподнялся и резко опустился вниз, снова, ещё раз. Он сразу выбрал довольно быстрый темп. Чонин сжал его бёдра ладонями, но не мог в полной мере замедлить или ещё как-то помешать ему двигаться. Прямо сейчас скорость и степень жёсткости выбирал только Хань. Он выбрал тот самый предел, когда до грани, разделяющей секс и кое-что иное, почти ничего не остаётся. Он с силой насаживался на член Чонина и радовался, что даже сам не мог разобрать, где на его лице капли воды, а где — слёзы. Он хотел боли, ждал её, молил о ней. И просил у кого-то там — высоко и далеко в небе, чтобы эта боль осталась единственной в его жизни. Потому что любая боль проходит. Со временем. И тогда, вместе с этой болью, пройдёт и то, что он чувствовал к Чонину, и то, что чувствовал сам Чонин — к нему.
Если эта боль будет единственной в его жизни, вместе с ней исчезнет и память о Чонине. Когда-нибудь. Или эта память превратится из болезненной кровоточащей раны в гладкий и почти незаметный шрам. Точно такой же, каким стал много лет назад Чжан Исин.
Хань утопил неуместную горькую улыбку в новом поцелуе, замер, чтобы лучше распробовать губы Чонина на вкус и запомнить... Хотя что же это он?! Зачем запоминать? Но Хань продолжал целовать Чонина, чтобы не улыбаться, не сравнивать их двоих, пусть они и оказались так похожи друг на друга. Оба когда-то влюбились в своих учителей, оба добивались благосклонности взрослых, будучи ещё детьми в их глазах, оба были пойманы, и обоих обвинили в преступлениях, которых они не совершали, потому что так проще всем вокруг. Хань раньше не знал, как лучше рассказать об этом Чонину, ну а теперь и смысла в этом не осталось.
Он знал, что нужно играть по правилам. Знал с самого начала. Ведь если правила нарушить, всё закончится ничем. Как сейчас.
Ухватившись за плечи Чонина, Хань принялся вновь двигаться — резко и быстро. Он больше не сдерживался: в голос стонал, всхлипывал, бросал себя навстречу смуглому телу и приходил в ярость от смеси из восхищения и недоумения в тёмных глазах Чонина.
— Помоги мне... — хрипло прошептал он. — Сильнее.
— Хань...
— Хочу тебя. — Всего два слова, чтобы Чонин сломался. Хань слишком хорошо знал, что именно способно свести с ума влюблённого в него озорного мальчишку.
Теперь, когда в этом безумии участвовали двое, удовольствие стало острее и сокрушительнее, несмотря на болезненные оттенки. Горячие ладони на бёдрах Ханя тянули его вниз, заставляя принимать напряжённый ствол на всю длину. В тумане исступлённости и страсти они оставляли следы на телах друг друга, пытались успокоиться и не могли. И когда Хань почти лишился сил, Чонину пришлось позаботиться об их удовольствии самому. Хорошо, что Хань хотя бы предусмотрительно выбрал наиболее удобную для этого позу.
Обнявшись и дрожа от испытанного наслаждения и усталости, они сидели под тёплыми струями и пытались успокоить дыхание. Чонин сидел на пятках, крепко стиснув в объятиях Ханя, а Хань сжимал его бёдра своими ногами и перебирал пальцами влажные волосы на затылке.
— Неожиданно это было... — едва слышно выдохнул ему на ухо Чонин. — Не думал, что ты...
— Что?
— Что ты... — Чонин запнулся вновь, помолчал, подбирая слова, и медленно договорил: — ...хочешь меня вот так.
— Тебя это смутило?
— Скорее, удивило. На влюблённого придурка из нас двоих я похож намного больше. Я просто... не ожидал от тебя такого.
— А если я хочу повторить? — Хань уткнулся носом в шею Чонина и шкодливо провёл губами по влажной коже под ухом. Блаженно прикрыл глаза, различив судорожный вдох в ответ на столь невинное прикосновение.
— Должно быть, я сплю и вижу сон...
— Ты не спишь. Честно говоря, я не хочу выпускать тебя из постели до понедельника. Совсем.
— В честь чего такой праздник? — с тихим смешком уточнил Чонин, обнял Ханя ещё крепче и согрел невесомым поцелуем висок.
— Просто так. Хочется. Наверное, накопилось. А ты против?
— Ну что ты... Я только за. Но ты уверен, что... С тобой точно всё будет в порядке?
— В полном, — отозвался Хань, вновь запустив пальцы в густые волосы Чонина. — И я всё ещё хочу тебя.
◄●►
Всё, что нужно было подписать, Хань подписал в понедельник. И в вечер понедельника он сел на поезд, идущий в Париж. Понадобилось проехать в поезде десять минут, чтобы сто раз подумать о Чонине. Хань не попрощался с ним, даже не предупредил. Чонин понятия не имел, что больше не увидит Ханя уже никогда. Но так было лучше. Для них обоих.
Хань предполагал, что Чонин узнает о его отъезде в конце этой недели либо в начале следующей. Скорее всего, Чонин обидится, а обида без особого труда убьёт его любовь к Ханю. Со временем, конечно, сразу убить такую любовь не выйдет — это трудно.
Хань закинул ногу на ногу, пристроил руки на колене и сплёл пальцы. На запястье темнел след, оставленный накануне губами Чонина. Ну вот... Хань не сомневался в чувствах Чонина, но всё равно оставил его. Потому что надо играть по правилам. Чтобы после никому не было больно. И самому Ханю — в том числе.
— Позвольте?..
Хань вскинул голову и немного озадаченно осмотрел представительного высокого незнакомца с тяжёлой сумкой в руках. Потом сообразил, что незнакомец желает закинуть сумку наверх — на багажную полку.
Хань поднялся с сиденья и отступил в сторонку. Незнакомец ловко забросил сумку вверх, жестом предложил Ханю вновь занять место у окна, а сам сел напротив.
— Крис Ву, — представился он с лёгким акцентом. Складывалось впечатление, что он гораздо чаще говорил по-английски, чем по-французски или по-китайски. — Вы живёте в Париже?
— Нет, там живут мои родители. А вы?
— Тоже нет, — скупо улыбнулся Крис. — В Париже мне нужно оформить документы, потом я вылетаю в Канаду. Буду преподавать в Монреале, в академии искусств.
Хань задумчиво разглядывал лицо Криса. Этот человек был полной противоположностью Чонина — контраст ошеломляющий. Если у Чонина черты отличались резкостью и неправильностью, то лицо Криса могло претендовать на определение «классическое». А ещё Крис мог похвастать светлой и чистой кожей, волосами каштанового оттенка и необъяснимой притягательностью. И если руки Чонина казались Ханю грубоватыми и крупными, то к рукам Криса он будто бы прикипел взглядом. Никогда и ни у кого Хань прежде не видел таких рук. И дело не только в ухоженности и чистоте, но ещё и в чуткости, изысканности и утончённости. И руки Криса выглядели именно так, именно чуткими — прежде всего.
— Что вы сказали? — спохватился Хань и с усилием отвлёкся от любования руками Криса. Ему снова стало больно, потому что он опять думал о Чонине. Хотелось выскочить из поезда хоть бы на полном ходу и вернуться в Марсель, найти Чонина и просто попытаться рассказать всё то, что рассказать получится, объяснить хоть одну десятую прожитой Ханем жизни и...
— Вы кажетесь расстроенным. Наверное, это меня не касается, но...
— У вас есть при себе презерватив? — спросил Хань напрямик и с отчаянной решимостью. Знал, что непременно пожалеет об этом после, только всё равно спросил. Как будто это был всего лишь сон, а не чёртова реальность. И всё это не с ним сейчас происходило, а с кем-то другим, кем он мог быть. А мог и не быть…
— Простите? — Крис неподражаемо вскинул бровь одновременно с лёгким изумлением и недоверием.
— Презервативы есть? И ещё... Вы с парнями трахаетесь или только с девушками? Если что, туалет как раз освободился. Вон там.
Хань опять молил кого-то там на небесах о боли, но напрасно. Крис Ву трахался исключительно с девушками, Хань его совершенно не возбуждал в качестве сексуального партнёра, зато заинтересовал своим «неадекватным» поведением. Более того, классическая ситуация «случайные попутчики» в самом деле здорово сближала и способствовала откровенности. Почти всю дорогу до Парижа Хань неторопливо рассказывал сокращённую историю собственной жизни и представлял, что слушает его вовсе не случайный попутчик, а талантливый студент по имени Ким Чонин. Рассказывал, как у него случился бурный роман с собственным учителем музыки в школе, что ему тогда было пятнадцать, как Чонину. Только учителя звали Чжан Исин, а не До Кёнсу. И этот школьный роман ничем не отличался от мексиканского школьного романа Чонина, даже закончился точно так же — неофициальной версией об изнасиловании учителя и переводом Ханя в другую школу, чтобы замять дело окончательно.
Наверное, Ханю следовало сделать некоторые выводы. Сам он так прокололся только раз и сразу всё уяснил для себя. Чонин этим же похвастать не мог, потому что отмочил на Кубе то же самое снова. И приударил за преподавателем уже в колледже. Наука явно не пошла ему впрок. По крайней мере, так сказал Крис после того, как выслушал Ханя.
Когда они прибыли в Париж, взять одно такси на двоих не смогли — им требовалось ехать в разные части города, но Хань нацарапал на салфетке номер телефона своих родителей.
Крис позвонил через неделю и сделал предложение, от которого Хань не смог отказаться. Ещё через неделю Хань — вместе с Крисом, разумеется — покинул Францию, чтобы больше не возвращаться.
Их ждал чуть неприветливый и всегда как будто немного замёрзший в пространстве и во времени Монреаль. И ждала их толпа студентов в академии искусств. Студенты могли жить спокойно, потому что Хань отныне играл только по правилам.
В Монреале всё равно не существовало Ким Чонина, а значит, не существовало ни одной причины, чтобы нарушать правила.
Больше никогда.
◄●►
Спустя годы, которым полагалось излечить
Монреаль, Канада
(Сочельник)
Монреаль, Канада
(Сочельник)
◄●►
Он старался не замечать вывески, не думать и не вспоминать. Как будто это было в его силах. А потом, когда в один из зимних вечеров в дверь их с Крисом квартиры позвонили, Хань уже знал, кого увидит на пороге. Именно этого он и боялся в последние дни.
Именно этого.
— Простите, кажется, я... — Гость осёкся, едва заметил Ханя. Его глаза Ханю нравились по-прежнему — в них он снова видел терпение и твёрдость, спокойствие. Ким Чонин оставался всё тем же уверенным в себе человеком, как и несколько лет назад, когда был студентом, когда Хань увидел его впервые.
Крис легко сложил два и два, аккуратно снял с вешалки тёплое пальто, просочился мимо Чонина и бесшумно закрыл дверь. Хань горестно вздохнул, поскольку совершенно не ощущал себя готовым к беседе.
Не с Чонином.
А Чонин молча стоял у двери и неторопливо разматывал белый шарф, посыпая пол вокруг себя неспешно тающими снежинками. Хань жадно шарил взглядом по его лицу, пытался понять, что за эти годы в нём изменилось, а что осталось прежним. Потом Хань не выдержал — подошёл к Чонину и сам стянул шарф с его шеи, скомкал в руках, не зная, куда его девать и одновременно не решаясь освободить руки.
— Шапка в Монреале — необходимость, носил бы... И ты странно смотришься со светлыми волосами, — тихо сообщил первое, что пришло в голову, Хань.
— Тебе не нравится? — Голос у Чонина остался всё тем же — низким, чуть приглушённым... соблазнительным и похожим на музыку. Он вновь — спустя годы — будил музыку в Хане, заставлял воскреснуть желание сочинять, создавать мелодии, играть… Этот голос сломал внутри Ханя все замки и запоры, стронул лавину воспоминаний, которые смяли его сознание. Почти смяли. Хань отчаянно цеплялся за реальность и продолжал всматриваться в лицо Чонина. Широкая и по-мальчишески озорная улыбка его добила.
— Сильно изменился, да? И ты всё никак узнать меня не можешь?
Хань помотал головой. Говорить он пока не мог — голос не слушался.
— А ты почти тот же… Я больше не твой студент, Хань, — тихо, но твёрдо напомнил Чонин. — И, честно говоря, я надеялся, что ты будешь ждать меня. Или ты думал, что я так легко сдамся? Что забуду тебя, стоит лишь сбежать подальше? А ещё... Хань, ты самая настоящая свинья. Ты даже не сказал, что тогда... тогда это было в последний раз. Ничего не говори, я тоже дурак, мог ведь догадаться, но всё равно... Ты должен был сказать.
— Чтобы ты всё испортил? Своё будущее — в первую очередь? — сипло выдохнул Хань, продолжая вглядываться в смуглое лицо. Кажется, черты стали ещё резче и строже, чем в прежние годы, и складка выразительных полных губ — ещё твёрже. В облике Чонина теперь отчётливо проскальзывали властность и требовательность. Почти как... — Ты теперь тоже преподаёшь?
— И как ты только догадался...
— По тебе заметно. Представляю, в каком отчаянии пребывают твои студенты.
— Нет, не представляешь, — покачал головой Чонин и опять так знакомо улыбнулся, что Хань забыл, как надо дышать. После — беспомощно сглотнул, потому что Чонин смотрел на него точно так же, как — в прошлой жизни, наверное — в Марселе. Все вопросы вдруг стали лишними и ненужными, потому что Хань уже знал самый важный ответ — ничего не изменилось. Ничего не изменилось — в Чонине. Он стал старше, но сердце его было прежним. И это сердце Хань знал вдоль и поперёк, знал каждое чувство, что жило в нём хоть когда-нибудь и жить продолжало до сих пор.
— Что?
— Ничего, — едва слышно отозвался Хань, продолжая комкать в руках чуть влажный от истаявших снежинок шарф. Думал спросить о том шоу — «Танцы под дождём», но отказался от этой мысли. Он и так знал, что Чонин планировал это. Знал уже несколько лет назад, а сейчас мог увидеть при желании результат этих планов.
Чонин смотрел на него целую минуту, смотрел и молчал, а затем мягко коснулся ладонями скул, заставил вскинуть голову и согрел дрожащие губы своими — горячими и твёрдыми. Монреальское приветствие у них получилось таким же исступлённым, как марсельское прощание. Чонин припечатал Ханя спиной к стене, вжал в перегородку собственным телом и продолжил целовать с упоением и азартом, явно не намереваясь прерываться. Сопротивляться было глупо хотя бы потому, что Хань полностью разделял его желания и планы. Хань выронил шарф, обнял Чонина за шею и запустил пальцы в непривычно светлые волосы.
— Прости...
— За что?
— За то, что я нарушил правила и усложнил всё...
— Спасибо тебе за то, что ты нарушил правила.
— Чонин...
— Только потому, что ты нарушил правила, два человека сейчас счастливы.
— Чонин...
Хань прижался бёдрами к бёдрам Чонина, больше не пытаясь скрыть возбуждение и бороться с ним. Чонин провёл губами по его шее и прошептал:
— Просто скажи, что я тебе нужен.
Хань не мог сказать. Не потому, что не хотел, а потому, что силы осталось лишь на то, чтобы повторять имя. Одно только имя — и ничего больше.
Но Чонину хватило и этого, чтобы понять всё правильно.
— Я должен... Мне надо... рассказать тебе кое-что... — смог всё же выговорить Хань чуть позже.
— Не надо.
— Надо... Чонин...
— Ничего не надо. Мне нужен только ты, а всё остальное может подождать.
— Но...
— Мне всё равно. Ты мне нужен такой, какой есть. Просто останься со мной — это всё, что мне действительно нужно и важно. Всё остальное — к чёрту.
— Чонин!
— Просто скажи «да».
— Чонин!!!
— Ты останешься со мной, потому что это любовь?
— Слушай, ты всерьёз надеешься, что я без раздумий отвечу «да» сразу на два таких разных вопроса? Какое подлое и низкое коварство! Хватит ржать! Сформулируй вопрос... изящнее... и... ещё... левее... Господи, что ты дела... что ты!.. такие горя... руки-и... Чонин!..
◄●►
Просто один из них нарушал правила, а другой не знал значений слов «хватит» и «бесполезно». Зато сочетание из них получилось стойкое и выдержанное — как марочный коньяк.
С явной претензией на высшее качество.
◄●►
Конец
◄●►
@темы: NC17, EXO, Kim Jongin, Luhan, KaiLu, KaiHan, Ie-rey, Нарушая правила, romance, Kai, fanfiction